Почетная лекция Алексея Кудрина на открытии Летней школы GAIDPARK
- 1
Дорогие друзья, добрый день. Я очень рад, что сегодня здесь, на открытии Гайдпарка, я могу выступить перед вами и ответить на ваши вопросы. Прежде всего, я вам завидую. Потому что у нас таких Гайдпарков не было. Если считать, что вы сейчас на втором-третьем курсе, то для меня это был 81-82 год – абсолютно Советский Союз, период еще до всех реформ и до Горбачева. С того времени очень много изменилось, и, конечно, мы сегодня можем поговорить о том, что для нас значили эти изменения и какие изменения мы ждем снова.
Кроме того, мы с вами еще и в очень горячее время собрались. Я недавно говорил, что Россия находится в центре шторма, в центре кризиса. Вот сейчас мы переживаем очередной кризис. Кризис, как известно, это разрешение разных болезненных дисбалансов, накопившихся в стране. Прежде всего в экономике. Но дисбалансы и противоречия бывают не только в экономике, но и в общественной жизни, в политике. Наверное, все вместе это влияет на нашу экономику, и сегодня экономисты и политики обсуждают, что же нужно России, чтобы выйти из этого положения и стать успешной, процветающей страной с быстрорастущей экономикой. Об этом мы сегодня тоже поговорим.
Есть еще одна горячая точка. Сегодня в Греции происходят очень непростые события, и наши фондовые рынки уже серьезно меняются. Минимум на 2%, а может и на 3%. Рубль с утра снова падает – когда я сюда бежал, уже упал на 70 копеек. Это все реакция на события, которые происходят, казалось бы, в Европе, в мире, но мы все очень связаны. Мы часть мировой экономики, мы интегрированы в мировую экономику, еще, может быть, не так, как некоторые страны, но в общем это наш путь, мы не отказывались от него, хотя последнее время наша политика, наши конфликты с Украиной, с Евросоюзом, с Западом создают немножко новую траекторию нашего движения, в том числе в мировой экономике. Об этом тоже нужно говорить.
Когда я был в вашем возрасте, был Советский Союз и, как мы говорим, период застоя. Все казалось настолько незыблемым, зацементированным, устоявшимся, а социальные лифты были настолько заранее просчитываемы, что когда я учился на экономическом факультете петербургского университета, моей голубой мечтой было стать преподавателем экономики в каком-нибудь высшем учебном заведении и написать сначала умную статью в хороший большой журнал, чтобы все прочитали и наконец-то поняли, как нужно строить экономику и разрешать противоречия, а в конце жизни – уже монографию, которая была бы таким серьезным вкладом. Конечно, мы тогда не могли себе представить, что перед нами откроются совершенно другие возможности. Года через четыре я поступил в аспирантуру, и это было, по сути, начало перестройки, все зашевелилось, пришло в движение, мы активно участвовали в дискуссиях по поводу перестройки. Сегодня говорят, что перестройка привела к развалу СССР, к потере Россией возможностей в каких-то технологиях, потому что произошла дезорганизация системы государственного управления, и теперь все об этом спорят. В последнее время я даже стал встречать негативное отношение к началу перестройки, к движению к свободе. Как будто движение к свободе должно обязательно вести к хаосу. Для государства всегда очень важно изучить, почему произошло, допустим, то, что в конце концов Россия действительно потеряла экономическую управляемость, а политические процессы привели к развалу СССР. С этим нужно очень серьезно разбираться. И, я считаю, даже нынешние политики и историки не разобрались до конца в этом. По-видимому, еще требуется время. Хотя есть очень много интересных позиций на этот счет, и у меня тоже есть своя позиция. Я частично ее изложу сегодня, но самое главное – вот это движение к свободе, к возможности свободно говорить, писать, обсуждать любую тему – этого не было еще буквально в начале 80-х, и это появилось. Чтобы не быть голословным, приведу пару примеров.
Допустим, студенту для того, чтобы написать и опубликовать тезисы в каком-то взрослом научном сборнике, нужно было обязательно пройти государственное учреждение цензуры – оно называлось Главлит. Вот я приходил туда, мою статью читали и говорили: «Это надо вычеркнуть, потому что здесь вы слишком смело пишете. – Это уже был 83-й год, и я писал о том, что России нужна конкуренция, нужны рыночные отношения. – Слово “конкуренция” пока слишком смело, для советской экономики не разрешено, пишите как-то иначе». Мы писали «экономическое соревнование, основанное на борьбе за прибыль» – и дальше раскрывали. А на дискотеке на экономическом факультете ленинградского университета нужно было утвердить список всех песен, которые будут там исполняться. Причем пропорция советских песен должна была быть соответствующая. Допустим, половина. Это нужно было обязательно. Были контролеры, которые за всем этим смотрели. И это я говорю только о некоторых примерах того, к чему мы шли. И вдруг в 85-м году стало можно почти все, и в течение двух-трех лет после этого отменили цензуру. Я даже помню, когда я в 87-88-м году писал статью, еще существовала цензура, которая все-таки проверяла, соответствуют ли мои взгляды и моя статья последним решениям ЦК КПСС. Я помню, как ходил и разговаривал со своим цензором. Я это все еще застал, поэтому это движение было очень важным.
У меня есть одно сходство со многими здесь присутствующими – я родился не в Москве и даже не в Санкт-Петербурге, как многие считают. Я родился в Прибалтике, а школу закончил в Архангельске, на севере, после чего уже поехал поступать на экономический факультет петербуржского университета. Поэтому я хочу сказать, что неважно, из какого кто региона, только от вас зависит, куда вы приедете, чему вы выучитесь. Старайтесь учиться сами, а не ждать, когда вас чему-то научат. Будьте активными. Я с первых курсов ходил на все взрослые мероприятия – защиты докторских, ведущие лекции, ездил в другие университеты. Просто нужно быть активным, и, может быть, потом кто-то из вас станет министром финансов.
Мои последние выступления в основном связаны с тем, что Россия сегодня не проводит важные экономические реформы и темпы нашего экономического роста постепенно падают. У нас в экономике появились диспропорции, которые усиливаются. Обычный режим экономики и обычная система управления не справляются с ними, не могут обеспечить достаточно высокий темп повышения производительности, создавать более качественную продукцию, успевать в инновациях за всем миром, конкурировать со всем миром. Поэтому темпы экономического роста в стране падают, и даже еще до событий, связанных с Украиной, до начала санкций наши темпы экономического роста в позапрошлом году уже упали до примерно 1,3 роста. А в прошлом году были еще ниже – 0,6. В этом году мы будем иметь падение валового продукта примерно на 3%, а может быть, и на 4%. Сейчас все считают, что нас пронесло, то есть уже не такое глубокое падение, как боялись – думали, что будет больше, чем на 4%. Но второй квартал показывает, что ситуация непростая, что падение ВВП по условным расчетам на май даст в годовом выражении падение на 4,6%. Это очень серьезно. Может быть, скоро рост и начнется, но пока мы находимся, по моим оценкам, в самом центре этого кризиса.
Почему мы приходим к кризису? Почему так получается? Чтобы нам понять масштабы истории, я хочу назвать две-три даты, которые, может, подталкивают немножко активнее думать на тему, что нужно сегодня делать. Я бы хотел сказать, что в этом году, в 2015-м, исполняется 25 лет новой России. Декларация независимости – 1990-й год, 12 июня. То есть, по сути, 25 лет создавалось новое государство, преемственное к СССР. Ну и новая, в основном, экономика – рыночная экономика. Мы строили ее в нашем институте. Как и записано: строить демократическое государство. Но вот как мы с этим справляемся? И почему вообще Россия стала независимой, почему СССР распался? Только ли потому, что Горбачев пришел к власти, начал перестройку? Или были еще какие-то серьезные причины? Назову вам еще одну символическую дату. Предыдущие 25 лет начинаются примерно с 1965 года. В 1965 году у нас в стране были предприняты (примерно в 65-67-м годах) реформы. То есть все понимали, что советская экономика очень неэффективная. Государственное централизованное управление, госплан, действия каждого предприятия регламентировались – сказано, сколько выпустить, кому выпустить, на это отпускались государственные средства, вся прибыль зачислялась и учитывалась в общем балансе государственных доходов-расходов, не было достаточных стимулов. Хотя в этот момент у нас уже полетели первые спутники, появились какие-то достижения в разных отраслях промышленности. Но, тем не менее, все понимали – происходит падение темпов роста.
На мой взгляд, в это время Советский Союз переживал важный для себя момент – сумели ли, должны ли были тогда оценить перспективы и вызовы, на какой тип экономики переходить, что сделать, чтобы стать более современной, конкурентной экономикой мира? В тот момент пошли в общем-то тоже полумеры. Тогда увеличили самостоятельность предприятий, разрешили им наконец оставлять часть прибыли себе. Если раньше на любую стройку предприятиям требовалось заранее получить деньги из федерального бюджета по решению госплана, то теперь можно было формировать фонды развития, фонды материального поощрения, можно было повышать зарплату… Наконец, сейчас скажу вам вещь, которая сегодня кажется странной: можно было экономить зарплату, выполнять ту же работу меньшим количеством. Вот это, как казалось, было достижением. Каждое предприятие учитывало, на сколько оно сократило численность задействованных работников, которые за ту же зарплату могут сделать, может быть, столько же. Производительность труда действительно скакнула. Все предприятия стали вводить новые показатели. Раньше было 30-40 показателей у каждого предприятия, как правило, натуральных, столько выпустили того, столько другого, сколько потратили средств, теперь количество этих показателей было сокращено.
Я сейчас говорю о таких вещах, о которых мне даже неудобно говорить, потому что и тогда мир далеко ушел, а мы в России, в Советском Союзе обсуждали еще достаточно примитивные вещи. Мы считали, что советская система – как мы говорили, социалистическая – сохранится, что государственная плановая система сохранится, что это все абсолютно верно, но нужно подправить, нужно добавить самостоятельности, повысить заинтересованность, найти какие-то новые формы стимулирования работы людей. И вот искали эти формы. Но даже то, что было сделано в 1965-1967-х годах, потом шаг за шагом пересматривалось. Знаете, в конечном счете, когда существует госплан, то кажется, что надо запланировать, а если что-то не делается, просто оно не запланировано. А если это очень сложная продукция, нужно, чтобы кооперация предприятий обеспечивала 100-200, 500 каких-то компонентов этого изделия, и значит, нужно лучше запланировать, может, создать правильную математическую модель. Знаете, в тот момент, в 65-ом году, когда начиналась реформа повышения хозяйственной самостоятельности, у нас одновременно ведущими академиками была представлена система оптимального функционирования экономики – разработка центрального экономико-математического института и ряд других институтов. Я говорю про это вот почему: в тот момент у нас не было людей, выучившихся в Гарварде, или в Оксфорде, или в каких-то других крупных учебных западных заведениях, которые понимали, что такое рынок, как он работает, почему он становится более эффективным. В тот момент мы прошли одну развилку – не выбрали рыночный путь, а Китай тогда уже это осознавал и где-то в начале 70-х начал создавать экономические зоны с полной свободой предпринимательства. Он пошел по своему пути. Теперь мы его называем китайский путь. А мы пошли по своему.
Мы стали совершенствовать систему централизованного государственного управления. А затем полуреформа так же затормозилась, предприятия по-прежнему работали в жесткой системе планирования из центра, и к концу 70-х страна пришла в общем-то к крайне неэффективной экономике, не способной серьезно спланировать, выполнить сложнейшие новые технические решения и обеспечить массовый технологический процесс производства самых современных изделий. Мы стали катастрофически проигрывать западной продукции. Еще была закрытая система – люди не могли свободно выезжать из страны. Когда эти диспропорции уже явно проявились, была еще одна попытка – в 78-79-ом году – так же принять решение о повышении самостоятельности предприятий, стимулировать рабочих на предприятиях. Но этот еще один этап реформ не создавал ничего нового и очень быстро захлебнулся. К 83-му, 85-му году всем стало понятно, что ничего не работает.
Даже если судить сегодня по мемуарам известных политиков, вплоть до Андропова, который одно время был генеральным секретарем ЦК КПСС, он говорил, что он не понимал, что нужно в этот момент делать, за что хвататься. Все вы знаете эту фамилию, Андропов был председателем Комитета государственной безопасности – самая страшная организация в Советском Союзе – с 67-го года как раз до начала 80-х, а потом стал генеральным секретарем, то есть главным в стране. Так вот эта система КГБ, по сути, подавляла любое инакомыслие, любую дискуссию о новом развитии страны. Я помню это сам, потому что когда я уже перешел работать в академический институт, перестав быть студентом в 83-м году, моих коллег по работе вызывали в КГБ и предупреждали, что они потеряют работу и отправятся еще куда-нибудь, если будут продолжать в своих отделах печатать на печатных машинках запрещенную литературу. Соответственно, это скрывалось, и за это люди преследовались. Система цензуры просто подавляла любые дискуссии о том, что эта система, этот режим должен реформироваться принципиально. Поэтому с 65-го до 90-го года по сути мы видели стагнацию этой системы. К 90-му году, когда цена на нефть упала, когда в общем и недоверие населения к власти, и сочетание вот этих факторов, в том числе националистических движений в регионах бывшего СССР, достигло предела, а определенная свобода позволила свободно говорить об этом, дискутировать и ставить новые цели, экономика уже работала плохо.
Есть книжка Егора Гайдара, которая называется «Гибель империи», я всем ее очень советую прочитать, потому что она показывает, как последние два года перед развалом СССР, прямо по шагам, система госплана не срабатывала. Когда не хватало товаров народного потребления в магазинах, валютные ресурсы страны больше направляли на закупку импортного продовольствия. Потом оказывалось, что этих валютных ресурсов не хватает на то, чтобы запустить новое количество бурений в нефтяной промышленности, потому что цена падает, и чтобы компенсировать недостаток нефти и валюты в стране, которая уже подсела на нее, надо было увеличить количество бурений и скважин, и значит – закупить импортное оборудование на нефть. Госплан несколько раз переделывал – то направлял деньги на закупки товаров народного потребления, потому что уже вводились карточки, то отменял это решение и снова направлял на бурение. Потом оказывалось, что ни то, ни то в должной степени не исполнено – и бурений меньше, и доходов меньше, и закупок меньше. И система шла к своему коллапсу, когда уже дошло до какой-то черты, когда у нас была запрещена КПСС, удерживавшая монополию в политике предыдущего периода, когда развалился госплан и система снабжения друг друга всеми предприятиями по стране. Все же были монополистами, все были шестеренками в какой-то плановой системе. И это развалилось.
Петербург и Москва в продовольственном плане имели специальные системы обеспечения, свои преференции. Но даже эта система стала разрушаться. Я жил в Петербурге, и там уже ввели карточки. Надо было приходить в магазин и по карточкам получать или крупу, или сахар, или масло, или мясо. На все были карточки. Основные помню – это блок из примерно 30 продуктов. Стала разрушаться система, естественно, рубль не работал как денежная единица, деньги не имели значения всеобщего эквивалента. И в этот момент, собственно, в конце 91-го года, после ГКЧП, Егор Гайдар стал заместителем председателя правительства, а председателем правительства стал, если кто не помнит, Ельцин. Егор Гайдар был исполняющим обязанности премьера около года, но вошел в историю как человек, который сделал шаг к переходу страны на рыночные рельсы. Без работающих рублей в тот момент не могло сложиться новой экономики. Люди и предприятия не знали, что сколько стоит. Без свободных цен не могла сложиться новая система снабжения предприятий, обмена, торговли. И, как вы помните, в 92-м году, с 1 января, эти цены были освобождены. Но на конец 91-го – начало 92-го года система госплана не работает, система кооперации предприятий не работает, золотовалютных резервов – несколько миллиардов долларов, это почти ничего для такой страны. Система коммунистической партии не работает. Республики не хотят выполнять условия по выплате налогов в центр. То есть вся система в этот момент развалилась. Поставьте себя каждый на это место, когда в системе нет новых рыночных механизмов, старые не работают и нужно делать какие-то шаги. Естественно, было начато с достаточно жестких мер. Должна была появиться денежная единица, которая становится эквивалентом всего.
В 2003-2004 годах Россия получила признание от мира как рыночная экономика. То есть было признано, что Россия наконец имеет рыночную экономику, то есть систему институтов, систему законов, правоприменений, которые позволяют говорить, что есть рыночные сигналы, что есть частная собственность, что есть свобода выбора партнера на рынке, есть контрактные отношения, они исполняются, и эта система работает. Это 2003-2004-й год. Еще одна дата – мы по сути имеем 11-12 лет полноценно действующей рыночной экономики на нашей территории. Это такая молодая рыночная экономика. Она в общем-то только-только начинает работать, становится на ноги, и вот почему, конечно, мы можем назвать много ее недостатков. Нам нужно двигаться дальше. Сегодня на этом пути мы снова подзастряли. У нас снова возникло ощущение, что нужно работать с участием государственных управленческих решений, с участием госкорпораций, которым можно поручить задачу и которые ее выполнят. Мы немного остановились в развитии свободы рынка и свободы конкуренции. Мы, собственно, не достигли конкуренции в достаточном объеме. Большая часть российской экономики пока остается государственной, то есть связанной с государством. Как правило, это государственная собственность, или значительная часть предприятий является государственной собственностью.
Что нужно, чтобы мы стали передовыми по производству ведущих изделий, технологий, разработке новых продуктов в результате инновационного развития? Что требуется? Правильные законы? Правильная система управления? Создание инновационной системы стимулирования инноваций? Конечно, но самое главное – чего у нас сегодня не хватает – это конкуренция. Почему-то предприятия не считают, что их будущее, их судьба, успехи, прибыль, собственность, капитализация компании зависят от этих инноваций. Я приведу такой пример: сегодня на фундаментальные исследования в нашей стране тратится примерно 1,1% ВВП, в США – около 3%, даже больше 3%. В ведущих странах мира – больше 2%, около 3%. Почему там тратится 3%, а у нас – 1%? Причем у нас большая часть – это государственная поддержка, а в США и в других ведущих странах государство тратит примерно столько же, но намного больше тратят частные компании. Они становятся моторами и драйверами новой экономики, новой технологии. Они считают, что это нужно для выживания, для конкуренции, для захвата новых рынков, для того, чтобы не проиграть в конкурентной борьбе. Но оказывается, что наше наследие этой государственной экономики и желание в том числе нашего руководства, менталитет нашей элиты по-прежнему идут за тем, что нельзя вот так все отпускать на свободу. Нужно контролировать, нужно создавать государственные программы. Поэтому мы сегодня находимся в ситуации, когда нам все-таки не хватает большей свободы конкуренции.
Я могу назвать еще несколько элементов того, что сегодня является серьезным тормозом нашего развития. Главное – демографическая проблема. Очень быстро растет количество пенсионеров и очень быстро падает количество трудоспособного населения. Просто мы находимся в такой демографической ситуации. У нас с 2008 года количество занятых в трудоспособном возрасте падает в некоторые годы до миллиона человек в год. Сейчас – около 800-900 тысяч в год. Нам нужно увеличивать производство, а не хватает рабочей силы. Пока у нас были высокие цены на нефть, мы привыкли жить и тратить большие средства. Казалось, что за счет этих ресурсов от нефти нам удастся решить многие вопросы. Теперь мы уперлись в то, что нужно больше эффективности, больше производительности. Что у нас зарплата выше производительности – еще одна диспропорция. Оказалось, что мы все-таки зарегламентировали регионы. Мы по-прежнему инвестиционные условия субъектам создаем сверху. Опять лишили их достаточной свободы, достаточных стимулов для развития. У нас по-прежнему сохраняется большая пропорция госкомпаний в экономике, как я сказал.
Все это сегодня привело к тому, что затраты на наших предприятиях стали чрезмерными, а стимулы для инвестиции – минимальными. В этом году будем терять примерно 10% по внутренним инвестициям в стране. То есть невыгодно. Система не реагирует и не инвестирует в новые предприятия. Таким образом мы приходим к низкому уровню темпов экономического развития. Примерно 1,5%. В условный последний срок – нынешний срок президентства Путина, с 2012 по 2018 год – средний темп экономического роста в нашей стране будет всего 1,5% в год. В среднем. Что такое 1,5%? Если мировая экономика развивается с темпами 3-3,5%, это означает, что доля российской экономики в мировой экономике будет уменьшаться. И мы проигрываем. Мы становимся меньше. При таких темпах мы из шестой по величине экономики в мире через несколько лет выйдем за список десяти. А через 20 лет – за список двадцати экономик мира. К 2020 году наша доля в мировой экономике станет самой низкой с 1992 года, то есть примерно 2,7 от мировой экономики. В этом смысле перед нами стоят жуткие, очень серьезные вызовы, и эти вызовы, эти диспропорции нужно решать.
Выберем ли мы правильный путь сохранения интеграции в мировую экономику, развития конкуренции, развития институтов, рынка, свободы передвижения, свободы выбора? Вот эти важные вопросы сегодня, как никогда, снова вошли в повестку дня и стали острыми.