«Государство, как гигантский танк, наползает на все сферы экономической и политической общественной жизни»
- 1
В последние годы мы видим происходящий бешеными темпами советский ренессанс в самых разных областях – в культурной политике, внешней политике, настроениях людей. Почему этот ренессанс, на твой взгляд, идет настолько быстро и гладко? Что этому способствовало? Какие условия должны были создаться, чтобы все пошло как по накатанной колее?
Мне кажется, здесь не столько советский ренессанс, сколько российский. Прежде всего я бы смотрел «по-марксистски» на социально-экономические основания этого ренессанса. Они заключаются в том, что возвращается традиционная российская матрица (извиняюсь за это слово) – социально-экономическая матрица перераспределительного государства. Что сделал Путин, что фактически произошло в 2000-е годы, что он оформил идеологически и вообще всем своим видом? Это огосударствление экономической, политической и общественной жизни – а сейчас даже и частной. Симон Кордонский как-то высказал очень глубокую мысль о том, что всю российскую историю можно определить как цикл расширения и сокращения государства. Этап сокращения государства мы прошли где-то со второй половины 1980-х до примерно конца 1990-х – лет 12-13, быть может.
Очень короткая фаза, могла она быть длиннее? Мы не успели получить удовольствие от сокращения государства!
Длиннее, мне кажется, она и не бывала в нашей истории. Она всегда очень концентрированная. И в 1860-е, и в конце 1910-х – начале 1920-х эта фаза продолжается не больше десятилетия, а затем начинается медленная, неостановимая эпоха расширения государства. Государство, как гигантский танк Первой мировой войны, урча, наползает на все сферы экономической и политической общественной жизни. Так что в социально-экономическом отношении мы вернулись в традиционную модель перераспределительного государства, где оно замыкает на себе основные финансовые и человеческие потоки и потихоньку рубит канаты, связывающие Россию с глобальным миром. Не все, конечно. Все перерубить невозможно, но чисто психологически, социально государство их рубит и становится единственным и главным актором на всех игровых площадках.
Но почему это так легко происходит?
Потому что речь здесь не только о советском наследии, но и о какой-то очень давней российской традиции, идущей еще, думаю, с домонгольских времен – времен выживания восточных славян в диких лесах в эпоху формирования первых удельных княжеств и российской государственности. Как в свое время показывал историк Эдвард Кинан, из-за неблагоприятной среды люди были готовы отказываться от личного суверенитета в пользу первичных ценностей выживания. Когда невозможно выживание отдельного крестьянского хозяйства, отдельного двора, люди выживают как община.
Но сейчас у нас не аграрная экономика!
Дело не в аграрной экономике. Дело в аграрной психологии людей, в которых парадоксальным образом через все века, через все наши модернизации эта общинность сохранилась как психотип. И возвращаясь к первому вопросу – почему советский ренессанс. Просто советский вариант этой изначальной русской общинности и огосударствления жизни – культурно более законченный и совершенный тип, и мы очень недалеко от него ушли. Вот почему сейчас он самовоспроизводится. Что особенно интересно, воспроизводится он в умах молодого поколения – людей, не живших при «совке». Это самое удивительное. Это значит, что речь тут идет о силе дискурса, существующего помимо его носителей. Вот я смотрю, например, на язык заявлений МИДа. Пишут их, как сейчас выясняется, не какие-то «старые, замшелые пни», которые работали еще в 1960-е годы в дипакадемиях и прониклись языком правдинских передовиц и карикатур Бориса Ефимова. Пишут их молодые люди на подряде – даже не мидовцы, а бойкие пиарщики, поколение Леси Рябцевой. Люди, научившиеся до мельчайших деталей воспроизводить советский язык 1970-х или даже 1960-х, а то и сталинских 1950-х годов.
Они это искренне делают – или это игра в реконструкцию?
Дело в том, что граница стерлась. Одна из ужасных черт постмодерна – стерлась граница между искренностью и реконструкцией. Ты не можешь больше сказать, что именно ты делаешь по-настоящему, а что реконструируешь. Искренность включает в себя элемент пиара. Очень сложно поверить, что все эти молодые люди – православные хоругвеносцы, байкеры – делают все это искренне, а не просто играют в консервативный ренессанс. С другой стороны, в искренности им не откажешь: они с удовольствием вжились в эти роли и, собственно, в них живут.
По сути, ты предлагаешь «национально-культурную» объяснительную гипотезу. Она в принципе оставляет нам какие-то надежды на перемены? Или она забивает последний гвоздь в гроб, и перемены невозможны?
Я думаю, что речь идет о нескольких пластах психики одного и того же человека, одного и того же социума, которые актуализируются в зависимости от институциональной оболочки. Одни и те же люди в 1990-е годы могли как-то выживать, открыть бизнес, могли почувствовать себя независимыми от государства, крутиться, ездить челноками в Турцию. У них актуализировался один слой психики. Психика российских масс невероятно многослойна и подвижна. Это не какие-то закостеневшие люди. Русский человек невероятно адаптивен. Даже после ядерной войны выживет. Как раз сейчас у Дмитрия Глуховского книжка новая – «Метро 2035» – про выживание русских людей после ядерного удара в 2035 году. Реалистичный сценарий. Там воспроизводят все традиционные дискурсы.
Мы спускаемся в катакомбы...
Здесь, может быть, я слишком заигрался в эту метафору, но она говорит о том, как люди способны менять собственную психику. В 1990-е годы они были более рыночными, более открытыми, считали Америку высшим образцом. Сейчас Путин возвращает перераспределительное государство, царство бюджетников, царство больших госкорпораций. Люди с удовольствием устраиваются в них или идут работать в силовые структуры. У них появляется соответствующий менталитет, они пишут на заднем стекле машины: «Обама – чмо» и участвуют в этих играх.
«Спасибо деду…»
Да. Но здесь я говорю даже о более экстремальных вещах, именно о такое зверском антиамериканизме и так далее.
Хотелось спросить о социально-психологической конструкции с 85% населения, одобряющих происходящее в стране. Ты полагаешь, что люди действительно убеждены в правильности политики? Или это некий фантом, который может легко развеяться?
Он может легко развеяться. Еще раз говорю: мы живем в стране с невероятно подвижной и перенастраиваемой психикой, что показал телевизионный эксперимент последних полутора-двух лет. Людей очень легко программировать. Российский социум невероятно адаптивен, но точно так же он внушаем и перенастраиваем. С другой стороны, эпоха постмодерна – люди одновременно верят и не верят в разные вещи. На сегодняшний день социологически, я думаю, это вполне адекватная цифра, которая в то же время отражает – еще раз скажу «по-марксистски» – социально-экономическую реальность российского общества. Это люди, которые сидят внутри перераспределительной системы, внутри традиционного ресурсного государства, внутри традиционного сословного общества. Как ни крути, у нас примерно 100 миллионов человек зациклены на государстве. Неважно, где они работают: в «Почте России», РЖД, в прокуратуре, в местной администрации, в ЖКХ – это все наши вертикальные корпорации, в которые люди встроены и в которых они получают ресурс и его перераспределяют. Это задает их информационное поле.
В этом смысле они действуют рационально, поддерживая текущий курс.
Я даже не думаю, что здесь чисто рациональное целеполагание, но им проще в это встроиться, они не видят очевидных другим людям – нам с вами, может быть, – трещин реальности, которые их окружают. Их реальность гораздо более зацементирована, и соответственно, они более внушаемы. Ими легче оперировать. Критическое мышление не является для них жизненной необходимостью.
В последние лет 15 какие-то чудеса в плане общественного и экономического переустройства показывает Монголия. Там тоже аграрные структуры мышления и общинности, но очень быстрые преобразования. Очевидно, что большой и сложный путь за последние 30 лет, после диктатуры проделала Индонезия. Она не была современным обществом, но постепенно им становится. Путь Турции за те же 30 лет – это вообще отдельная тема, борьба светского и религиозного принципов организации государства и общества. Все эти страны и общества активно модернизируются. Как это может начаться и происходить у нас?
Это многослойный вопрос. С одной стороны, очевидно, что есть роль институтов, лидеров, некое целеполагание со стороны политической элиты, которая озабочена не только собственным выживанием, сохранением и передачей власти, но и некими более долгосрочными целями. Это обязательный компонент всех этих транзитов последних 20 лет. Там мы видели рациональность целей элит, а не тот фантастический ухудшающий отбор наверху, который произошел в России. Я думаю, наш пример должен войти в учебники социологии – какая политическая элита пришла в России. С другой стороны, я бы не стал говорить, что Россия целиком провалила проект модернизации. Модернизация не происходит на уровне институтов, на уровне политического руководства, на уровне общей политической жизни и публичной политики. Она происходит в очень небольших анклавах, в регионах, в местных сообществах. Модернизация гораздо более местная, более сетевая. У нас нет большой модернизации, которую можно было бы измерить традиционными методами социологии. Но какая-то модернизация у нас есть. Вот простая вещь – такси. Есть локальный рынок – Яндекс.Такси, Uber, который очень модернизован. Для меня сейчас поездка на такси в Москве так же проста, как в Берлине или Нью-Йорке. Вот как это сочетать?
В Париже таксистам эту проблему решить удалось (Uber там запрещен), наверняка лоббисты справятся с выросшей конкуренцией и у нас.
Да. В любом случае, мы встроились в очень большой глобальный тренд, и в нем русские вполне успешно существуют. Я вижу, как все лучше и лучше становятся сервисы обычного такси, как они управляются, модернизуются, как у них появляется wi-fi, как они начинают принимать кредитки. Вот как с этим быть? Нельзя сказать, что у нас идет тотальная демодернизация, и мы возвращаемся к огромным советским таксопаркам или к бомбилам, которые стоят у вокзалов на своих битых «шестерках». Несмотря на все кошмары, несмотря на все, что происходит в этом локальном анклаве, модернизация в реальности осуществляется – вопреки административным барьерам.
На рынок такси была допущена конкуренция, а в политической жизни ее нет.
Да. В общем, я хочу сказать, что тут как у Хармса: жизнь победила смерть неизвестным науке способом. И я вижу, как наши действительность и жизнь побеждают неизвестным науке способом. Неожиданные решения судей, неожиданные юридические коллизии. Мы сейчас находимся, в отличие от ситуации демодернизации, которая у нас происходила в прошлые века, в другой ситуации – в ситуации, когда страну уже невозможно закрыть. Нас не закрыть железным занавесом. Уже сейчас по делу Навального и Яшина Минюстом выплачиваются компенсации по решению ЕСПЧ. Вот как это объяснить? Я бы не говорил однозначно, что идет тотальная демодернизация. Существует большой ресурсный поток в сословной системе и раздаточной экономике, но помимо него и даже внутри него есть большие горизонтальные сетевые слои, которые действуют, выживают и осуществляют собственную модернизационную стратегию.
Спасибо. Будем надеяться на победу жизни над смертью неизвестным науке способом.