Илья Новиков: «Мы пытаемся получить приемлемый результат при изначально плохих условиях»
- Вкладка 1
Кажется, что адвокат по уголовным делам – это самая сложная, трудная, да и страшная специализации в области. Почему выбрали именно это? Как каждый день жить с этим?
Если это не в характере человека, то никак. Это не твое, просто не берись. А как я к этому пришел – очень просто. В 13 лет, когда люди уже понимают, что космонавтами они быть не хотят, а кем-то становиться надо, я читал книжки про Перри Мейсона. Так я и захотел быть адвокатом по уголовным делам. Но стал им только в 2011 году. До этого занимался гражданскими делами, хозяйственными, самыми разными. Но, конечно, если брать дело Савченко, про которое сейчас все разговоры и все вопросы, это такой пик адвокатской карьеры. Всегда хочется думать, что лучшее еще впереди, что будут еще интересные дела, но таких дел, на самом деле, единицы. Это большая адвокатская удача, если вообще повезет к такому когда-нибудь прикоснуться, а тем более успешно завершить. Так что работа в целом не очень благодарная, тяжелая, но в ней бывают такие золотые самородки, которые находишь и они окупают все остальное.
Куда двигаться после такого дела – длительного и с большим общественным резонансом? Чем заниматься?
Другими делами. Их, слава богу, хватает. Я естественным путем, пока длилось это дело, приобрел украинский адвокатский статус, который мне позволяет проще взаимодействовать с украинскими властями. И у меня сейчас находятся в производстве дела еще трех украинцев из списка политзаключенных по версии украинского МИДа. У двоих еще не вступил в силу приговор. Один – это человек «группы Сенцова», Алексей Чирний, которому дали семь лет, сейчас он в Москве, его привезли на новое следствие. Другой – Валентин Выговский, который получил 11 лет за шпионаж, там секретное дело, я давал подписку. Всеми этими людьми кто-то должен заниматься. Вот я ими занимаюсь, поскольку я за это взялся.
Вот активно беретесь за так называемые политические дела. А что может сделать адвокат в таком деле, когда кажется, что или есть политическая воля, или нет?
Ну, политической воли отпускать Савченко не было. И эту политическую волю перегнули через колено. В итоге Савченко уже два месяца как дома. Вот это ответ на вопрос, что может сделать адвокат. Адвокат может подвести ситуацию так, чтобы в пользу его подзащитного вмешались какие-то высшие силы. Мы, например, формулируя на раннем этапе этого дела, чья поддержка нам нужна, так полушутя-полусерьезно сказали, что нужна поддержка Папы Римского и Барака Обамы, понимая, что этого не будет никогда. В итоге поддержку Папы Римского мы получили в 2015 году, а поддержку Обамы – за две недели до приговора в марте 2016-го. Так что бывает всякое.
А не бывает ощущения, что это своего рода донкихотство и бороться с системой в целом бесполезно?
Это не бесполезно. Потому что есть паллиативная медицина, а есть паллиативная адвокатура. У нас в России большая часть адвокатуры – паллиативная. Мы пытаемся получить какой-то приемлемый результат при изначально плохих условиях. И это чаще всего удается. Бывает, конечно, что не удается, человек получает максимальный срок, и не получается ни снизить его, ни добиться условно-досрочного – ничего. Но в медицине же тоже бывают неудачные операции. С этим ничего не поделаешь.
Если вы понимаете, что мера вынесена законно и справедливо, а подзащитный не удовлетворен результатом – каковы в этом случае действия адвоката?
Действия адвоката подчиняются определенным правилам профессии. И в том числе эти правила дают нам ответ на вопрос, что делать, когда клиент тобой недоволен. Если ты ничего при этом не нарушил, не выдал его тайну, которую он тебе доверил как клиент, не пренебрег обязанностями, которые на тебе лежат, то твоя профессия тебя защитит. Если я прав – то я прав. Меня не лишат за это статуса, никак не накажут. Но, знаете, суд такое дело, что из него редко кто выходит довольным. Даже когда в гражданских делах судятся двое, далеко не всегда бывает так, что кто-то один на 100% выиграл, а другой – на 100% проиграл. Очень часто бывают всякие промежуточные решения к неудовольствию обеих сторон. Это неизбежная часть правил игры.
Вопрос немножко из области морали. В уголовных делах вопрос виновности особенно острый. Адвокату важно знать правду про то, что же в действительности сделал его клиент?
Важно, в том числе потому что это важно для работы. Но я ни в коем случае никогда не принуждаю клиента говорить мне то, чего он сам не хочет говорить. Я объясняю, что, если ты мне сейчас чего-то не скажешь и потом это вылезет, может оказаться хуже. Но если не хочешь говорить – не говори, твое право. Я буду тебя защищать, исходя из того, что ты мне сейчас сообщаешь. Если ты говоришь, что ты не стрелял или что стрелял не ты, я буду исходить из этого. Это риск, который на себя принимает человек, который сам является фигурантом дела и который вырабатывает линию защиты, согласовывая со своим адвокатом или не соглашаясь с ним. А насчет моральной составляющей – важно или не важно знать…
Особенно когда общество давит, как в случае Савченко. Там буквально у каждого было свое мнение.
Общество отличным образом давило, несмотря на то, что она была не виновна. И что мне с того, что общество давило? Если ты не можешь противостоять давлению общества, пусть даже самому обоснованному, тебе лучше заниматься чем-то другим. У меня было одно дело, когда в ДТП погибла женщина. Это одно из тех ДТП, где люди считали, что мой клиент то ли откупался, то ли имел какие-то привилегии, потому что он бизнесмен. И к нему было однозначно негативное отношение. Маленький, небольшой город. Надо было с этим работать. И я работал. А как иначе? Считать, что если у тебя непопулярный клиент, то его защищать не нужно?
А что должно быть такого в деле, чтобы оно зацепило вас лично и вы взялись за него?
Ну, вот как раз на истории с Савченко было очень много таких маркеров. И редко бывают черно-белые истории, вообще редко бывает, как в кино, что вот невиновный подзащитный и героический адвокат. Обычно все-таки какая-то градация серого: не убивал, но стрелял, крал, но не столько – какие-то такие промежуточные оттенки. А здесь был четкий черно-белый контраст: там полностью вранье, а у нас полностью правда. Было понятно, что дело будет знаковое, резонансное. Адвокаты – люди, падкие на славу, нам все это интересно. Там было много разных технических подробностей, не очевидных для не юриста. Например, вопрос о том, в каком порядке адвокат может получать документы из-за границы и чего эти документы стоят, после этого дела стал более непонятным и запутанным, чем был до. Потому что, например, многократно бывало такое, что наши суды принимали характеристики, которые обычно иностранцам и людям из бывшего Союза все-таки выдали по месту их жительства. Адвокат их получал, приносил в суд, суд замечательным образом их принимал. А здесь нам пытались сказать, что, нет, закон прямо запрещает любые документы, перешедшие из-за границы иначе, как через Генпрокуратуру. Такой был тезис суда, основанный абсолютно не на букве закона. Много таких вещей – и технических, и смысловых – делают случай интересным. Вот это было максимально интересное дело.
Случается, что хорошая работа адвоката помогает как-то исправить перекосы и нарушения в судебной системе? Есть такая высокая цель?
В этой истории я очень старался помочь суду себя дискредитировать. Вроде мне это удалось. И я надеюсь, что, когда будет обсуждаться очередная судебная реформа и нам скажут, что вот здесь можно что-то улучшить, и потом еще улучшить, и постепенно продвигаться дальше, как раз дело Савченко будет аргументом в пользу того, что система вся сверху донизу настолько гнилая, что улучшать ее можно только целиком. Что вот здесь подкрутить гаечку, там винтик уже не поможет. Иногда такие наглядные аргументы действуют и срабатывают лучше, чем какая-то статистика, данные, цифры. Вот дело, где у суда была тысяча шансов не поставить себя в абсолютно глупое, скандальное положение. Он ни одним из этих шансов не воспользовался. Почему так вышло? Потому что такая система. Значит, с ней нужно что-то делать.